За пригоршню оренов [СИ] - Роберт Уралович Ибатуллин

Я хмыкнул и полез во внутренний карман пыльника за чековой книжкой.

— Слишком доверяете охотнику за головами, преподобный.

— Да Бог с вами, это копейки. — Староста обернулся к окну, за которым сгрудились любопытные дети, и скомандовал: — Идите-ка бейте в рельс малый сход! Знаете как?

— Знаем-знаем, дядь Исаак! Один, пауза, три!

Дети радостно убежали, а староста, дождавшись, пока я уберу набитый кошелёк, бодро протянул руку:

— В расчёте, Клим?

Мы ударили по рукам.

Когда я вышел, дети как раз начали звонить в рельс, но на площади в тени огромного тополя и так уже собралось немало народу. Все таращились на связанного Махмутку, фотографировали магфонами, но как только я появился, внимание переключилось на меня. Не очень желательное для моей профессии внимание. Я пониже надвинул шляпу и стал отвязывать Тойоту.

— Бывай, Махмутка. — Я счёл нужным всё-таки попрощаться с человеком, которого притащил на казнь. — Секир твоя башка, молись Аллаху.

Махмутка ожил.

— Ты, собака… — начал он, самозаводясь с каждой фразой. — Ты, свинья неверный… Я твой дом труба шатал, я твой мама за два медных орена в рот сувал! Я гражданин синий община Оренбург! — заорал он уже всей толпе. — Демократищеский община, английский право! Адвокат кирэк, пирисяжные кирэк, пиризумпсия невиновности хабеас корпус кирэк инде!

Я не стал слушать, как он надрывается, а взял седло под мышку и повёл Тойоту в сторону кузницы.

Этот дом был даже с некоторым вкусом раскрашен в голубые и синие тона и разрисован почему-то мотивами подводного мира в подражание крито-минойскому стилю. Южный скат крыши покрывали матово-чёрные пластины графеновой фотовольтаики. Над воротами чернела искусно выкованная узорчатая решётка с вплетённой надписью «Эсфирь Касымова. Ковка и сварка» — и вывеска, и демонстрация мастерства. Я толкнул ворота.

Кузница располагалась прямо во дворе, под навесом. Всё было в удивительном порядке, обличающем женскую руку — например, брикеты сушёного биотоплива разложены по цвету упаковки. Никого. С верхнего этажа дома доносилась музыка. Что-то классическое. Кажется, Вивальди. Я дёрнул за шнур звонка.

Скрипки замолкли. На ступенях наружной винтовой лестницы появилась пара стройных загорелых ног в шлёпанцах, а потом и хозяйка во весь рост, черноволосая девушка с полуазиатскими чертами лица, в шортах и майке с эмблемой биатлонной команды «Медсестёр битвы». Мускулатура рук была у неё внушительная. Я приподнял шляпу.

— Добрый день, сестра. Ты тут местный кузнец?

— Ага. А ты тот самый охотник за головами?

Эсфирь Касымова мерила меня заинтересованным взглядом. Довольно распространённым женским взглядом на человека моей профессии.

— Типа того.

— Подковать? — Она не сразу перевела глаза на мою кобылу.

— Да. — Я положил на землю седло. — Сколько?

— Сотка. Но давай после схода. — Она кивнула в сторону площади, где уже замолк набат, и слышался гул толпы.

— Это вроде как малый сход, для старшин. Или ты старшина?

— Нет, слава Иисусу. Просто хочется поглазеть, как будут решать с этим уродом.

Я хмыкнул.

— Нравится смотреть, как убивают? — Во взгляде Касымовой появилась неприязнь, и я ушёл с темы: — Ладно, проехали. Мне надо побыстрее. Пропусти сход.

— Тогда десятка за срочность. — Кузнечиха накинула фартук и быстрым движением затянула волосы в хвост. — Она у тебя смирная? — спросила, беря клещи и подставку для пясти.

— Вроде не кусается.

Эсфирь потрепала Тойоту по морде, та приветливо фыркнула. Девушка ещё раз бросила на меня заинтересованный взгляд и наклонилась уложить лошадиную ногу на подставку. Наклонилась так, что это граничило с нарушением запрета публичного обнажения, и она это знала.

— Куда так торопишься? — спросила она, вытягивая клещами гвозди. — Не понравилось у нас в Юзбулаке?

— Экспозиция краеведческого музея, — сказал я, — довольно скудная.

Сказано было наугад, но кузнечиха не стала спорить.

— Зато люди хорошие. — Она метко швырнула снятую подкову в ящик для лома, взяла нож для обрезки копыт и принялась за чистку. — Ещё не надумал где-нибудь осесть?

— Меня устраивает моя работа.

— Ты С-позитив, что ли?

Обычно люди произносят это слово с отвращением, но её тон скорее поддразнивал: «Пытаешься изобразить из себя опасного парня?» Касымова флиртовала. Но я сам пока не знал, чего мне хочется — вывести этот флирт на финишную прямую или поставить точку.

— А тебя заводят С-позитивы? — Всё-таки я решил поставить точку. — Остынь, сестрёнка. Я бетризованный. Я охочусь на людей только ради денег.

Эсфирь презрительно фыркнула и перешла к обработке другой лошадиной ноги, уже не стараясь соблазнительно наклоняться. Я вышел. Ей оставалось работы на полчаса или больше. Вполне можно было поглазеть и на сход.

Преподобный Константинов стоял на крыльце администрации, а перед ним в тени тополя кругом девять мужчин и женщин — старшины обществ, на которые делилась Юзбулакская община. Вокруг поодаль толпились рядовые граждане, вполголоса переговаривались, но сходу старшин не мешали. Махмутка сидел всё там же, но теперь с тряпкой во рту. Кляп ему соорудили неумело, я бы лучше справился, но теперь это была уже не моя забота.

— … Две тысячи за арест и пятьсот за исполнение приговора, — объяснял староста. — Две тысячи поимщику я выплатил, Оренбург нам возместит эти деньги, когда всё закончится. Тут вопросов быть не может. Остаётся исполнение…

— У нас по Уставу смертной казни нет! — заявил рыжий старшина в безразмерных штанах и камуфляжной безрукавке на голое тело.

— Для своих нет, — не очень уверенно возразила другая, пожилая женщина в строгом сером платье.

— Ни для кого нет, — отрезал рыжий. — Надо этого поганца везти в Оренбург. Пусть синие сами казнят, если у них так можно.

— Тогда плакали наши пятьсот оренов, — заметил третий, молодой и долговязый. — И двух тысяч не получим, пока оренбургские его не казнят. И везти за наш счёт. А если он сбежит по дороге? Тогда и две тысячи наши плакали.

— Согласен! — яростно взвился вдруг четвёртый старшина, седоусый старик, зачем-то вооружившийся до зубов: с помповым ружьём за спиной, в разгрузке с оттопыренными от обойм карманами. Другие, следуя Уставу, тоже были вооружены, но в основном символическими ножами на поясе. — Согласен с братом Иезекиилем! И деньги тут ни при чём. Это ж бандит! Мы при батьке Вавеле с такими ублюдками не церемонились. Мой голос — казнь! Сам его шлёпну хоть сейчас!

В ответ поднялся хор негодующих голосов. Я ещё постоял, послушал, убедился, что голоса старшин разделились примерно пополам, не без сочувствия поглядел на Махмутку и вернулся в кузницу.

Эсфирь Касымова успела не только перековать мою Тойоту, но и заседлать. Я проверил упряжь, кое-где ослабил, полюбовался на новенькие сверкающие подковы, провёл кобылу по двору — больше не хромала — и полез за кошельком. Предупредил: